Руслан Хасбулатов: «Как проводилось выселение»
«Инструкция о порядке проведения выселения чеченцев и ингушей» была утверждена Берией 29 января 1944 года. Она подробно разъясняла, как именно проводить карательную операцию. Выселению подлежат все жители Чечено-Ингушской республики, по национальности — чеченцы и ингуши. Члены ВКП(б) и ВЛКСМ по национальности чеченцы и ингуши независимо от занимаемого положения также подлежат выселению… Операция производится с рассвета с таким расчетом, чтобы в ряде районов до наступления темноты контингент вывезти на железнодорожную станцию или на сборные пункты под охрану войск НКВД…
Оперативный работник объявляет, что, так как в период фашистского наступления на Северный Кавказ чеченцы и ингуши в тылу Красной Армии проявили себя антисоветски, создавали бандитские группы, убивали бойцов Красной Армии и честных советских граждан и укрывали немецких парашютистов, Советское правительство решило чеченцев и ингушей переселить из Северного Кавказа в другие районы Советского Союза. Вслед за этим, оперативный работник предлагает главе семьи немедленно погрузить разрешенное к вывозу имущество на имеющиеся транспортные средства и с одним из бойцов войск НКВД направляет семью к месту сбора. Районным уполномоченным предупредить всех оперативных работников и командиров войск НКВД, принимающих участие в операции, во всех случаях применения в дело оружия необходимо действовать твердо и решительно, без лишней суеты, шума и паники…»
На сбор несчастным людям давались считанные минуты. Разрешалось брать с собой носильные вещи и продукты питания. Людей отвозили на вокзал, здесь уже стояли наготове составы поездов – «столыпинские» вагоны. Людей, как скот, загоняли в эти вагоны, уплотняли – и состав трогался, освобождая место следующему. Охрана свирепствовала – расстреливали без предупреждения отошедших на пару шагов от стоящих вагонов…
Вагоны были двухъярусные с железной печкой посередине вагона. В каждом эшелоне было в среднем 30-35 вагонов с людьми плюс три вагона с посменной охраной и плюс 10-12 открытых платформ, на которых находились кухни, ведра, топливо, емкости с водой. Все эшелоны были автономны и могли ехать без заправки 5-7 суток. В пути эшелоны находились от 17 до 25 дней. Никакой медицинской помощи не оказывалось, пожилые, старые люди умирали наиболее часто, а так же малолетние и грудные дети.
Берия 3 марта 1944 года докладывал Сталину, что выселено чеченцев и ингушей (и погружено в эшелоны) 488 тыс. человек. Но дело в том, что по статистической переписи 1939 года чеченцев и ингушей значилось 697 тыс. человек. За пять лет, при сохранении предыдущих темпов роста населения, их должно было быть более 800 тыс. человек, минус 50 тысяч, сражающихся на фронтах Действующей армии и других подразделениях вооруженных сил, то есть, население, подлежащее депортации, фактически насчитывало не менее 750 тыс. человек.
Разница цифр объясняется истреблением значительной части населения и колоссальной смертностью в этот короткий период времени, что, собственно вполне правомерно приравнивать к убийствам. В период выселения около 5 тысяч человек находились в стационарных больницах Чечено-Ингушетии – никто из них «не выздоровел», не воссоединился со своими семьями. Отметим и то, что не во все горные аулы были проведены стационарные дороги — в зимний период ни автомашины, ни даже повозки, запряженные лошадьми, путники по этим дорогам не могли передвигаться. Такими были по крайней мере 33 высокогорных села, в которых проживало 20-22 тысячи человек. Какова оказалась их участь показали факты, ставшие известными в 1990 году, связанные с трагической гибелью жителей аула Хайбах.
Во многих случаях в высокогорных аулах оставили стариков, больных и слабых и маленьких детей – их уничтожали, а остальных гнали пешком по обледенелым дорогам в равнинные села – в пункты сбора – «отстойники». Таким образом, с периода 23 февраля – начала марта 1944 года погибших чеченцев и ингушей насчитывалось минимум 360 тысяч человек. В жестоких зимних условиях, без крова, пищи, без медицинской помощи, людей смерть косила непрерывно. Исследователи полагают, что от голода, холода, заболеваний, от тоски и страданий погибло более 60 процентов депортированного населения…
Тина Брюссель,
«Книга памяти», документальный раздел
Ночь
Отец и сын «ехали» в Бухенвальд. В вагоне для скота, без крыши. Если иногда падал снег, он оседал на плечах и спинах изможденных, голодных людей, втиснутых в переполненные теплушки, и не таял. Его использовали в качестве питья. Сын был Эли Визель (Elie Wiesel (Эли Визель), лауреат Нобелевской премии). Вот один эпизод из этой книги.
«Выбрасывать всех мертвецов! Все трупы из вагона!» Со всех углов послышались тогда полу-крики, полу-стоны: «Вот, около меня еще один, возьмите его, он не шевелится». Я вскочил. Они наклонились над моим отцом. Я бросился к нему, упал на него, закрыв своим телом. Он был холодным: «Отец, отец, проснись!»
Два солдата схватили меня за воротник: «Видишь, он мертвый». Я закричал: «Нет, нет, нет ЕЩЕ!» Отец слабо вздохнул. Солдаты отошли...
20 тел были выброшены из нашего вагона. Затем поезд двинулся дальше, оставив за собой несколько сот нагих трупов, без захоронения, в заснеженных полях Польши»
А вот что пишет американский писатель Джон Данлоп о депортации чеченцев:
«В транспорте, который двигался почти месяц в Казахстан, по сводкам и донесениям, погибли до 50% всех чеченцев и ингушей, в основном детей, - от голода, холода и эпидемии тифа. На коротких, глухих стоянках, на безлюдных разъездах, возле поезда, в черном от паровозной копоти снегу, хоронили трупы. Не разрешалось отходить от поезда более чем на 5 метров – стреляли на месте»…
А вот свидетельство ныне живущей в Баку Марьям Эсенбаевой:
«Самый страшный кошмар ждал депортируемых впереди. Через несколько дней пути, в насквозь продуваемыми зимними ветрами так называемых вагонах, замерзшим и голодным людям стали раздавать в ведрах какую-то жижу желтого цвета, называя это кашей. У всех, кто съел эту смесь, начались кишечные колики и боли, поднялась температура. На крики остановить поезд, для того, чтобы люди смогли сойти с вагонов по нужде, конвоиры отвечали выстрелами в воздух. Особенно трудно было старикам и детям. Был такой жуткий крик – люди словно обезумели. Никто не ожидал такого зверства. Люди мучились от болей в кишечниках, кто-то, не выдержав, умирал. Началась эпидемия брюшного тифа. В вагоне, где находились мы, умирали по несколько человек в день. Наконец состав остановился.
Люди повыскакивали из вагонов, но дальше 3-х метров им запретили отходить. Конвоиры откровенно издевались над несчастными. Буквально через пять минут раздался гудок паровоза, и людей, еще не оправивших нужду, стали загонять обратно в вагоны. Поезд тронулся. Люди бежали, хватались кто за ручки вагонов, кто за протягиваемые руки, но не все успели влезть в вагоны. Они так и остались лежать прошитые автоматными очередями на железнодорожной насыпи. На остановках конвоиры едва успевали выкидывать из вагонов тела умерших. Их не давали не только хоронить, но даже засыпать снегом…»
Виктория Пупко
23 февраля 1944 года. Новшество в технике конвоирования
Вот картинка с натуры, которую с детства я помню по рассказу одного из родственников, бывшего НКВДешника, начальника милиции из Астаринского района Азербайджана, которого подключили к акции против чеченцев 23 февраля 1944 года:
«Депортируемых жителей из сел Чечни сгоняли в колонны и под конвоем пешком гнали по горным дорогам. Однако некоторые мужчины-чеченцы смогли сбежать с оружием и прицельно стреляли из-за скал по конвоирам, которые шли отдельно от толпы по обочинам. Тогда мы, конвоиры, были вынуждены нарушить инструкцию: разбили колонну надвое, сами вошли с оружием между людей и прикрывались ими с двух сторон как живым щитом. А одного старика послали сказать беглецам, что если еще будут стрелять, то мы будем стрелять даже не по ним, а прямо в толпу. Те стрелять прекратили, и мы благополучно добрались до нужного пункта».
К сожалению, тот конвоир давно уже умер, и не расспросить, где именно произошло это новшество в технике конвоирования.
Эльдар Зейналов, Азербайджан
Хайбах – так это было…
Впервые затрагивая тему выселения чеченцев и ингушей, корреспондент «Известий» Инга Преловская («Известия», 14 марта 1992 г.) задавалась вопросом: а время ли публиковать эти жуткие для нас свидетельства? И сама же себе отвечала: да, время, если строить наши отношения с Чечней и Ингушетией на доверии и открытости, без которых нет равенства.
Своеобразный карт-бланш журналистам в то время вручил тогдашний Государственный советник России по правовой политике, вице-премьер России Сергей Шахрай. В одном из своих выступлений он сказал: «Нравственный долг России – не скрывать истину, какой бы она ни была горькой. В том, что произошло, не вина народа. Это почерк режима «КПСС-КГБ», обломки которого еще и сегодня лежат на нашем пути к демократии».
Эти слова, прозвучавшие из уст российского государственного чиновника, дали журналистам возможность открыто, не таясь, говорить о том, о чем многие народы Северного Кавказа смели рассказывать только шепотом, и только в своей семье. Именно тогда была приподнята завеса над самым недоступным тайнохранилищем страны. Сегодня мы не будем говорить о том, что было потом, не хотелось бы напоминать тому же С. Шахраю его же слова, сказанные всего лишь два года спустя, в конце лета 94-го: «Грозный ждет судьба Карфагена». Лицемерные поступки этих людей, проповедующих такую же, как они сами, лицемерную идеологию, будут исследовать и оценивать достойные уважения историки, если, конечно, таковые найдутся в сегодняшней России.
Сегодня, накануне 58-й годовщины выселения чеченцев и ингушей, мы не будем описывать, как это было. Мы просто предоставим слово тем, кто стал свидетелем того трагического преступления, совершенного в среду, 23 февраля 1944 года. В этом и в последующих материалах мы попытаемся донести до вас трагедию народа на примере одного села – Хайбах, название которого может звучать в одном ряду с Хатынью, Лидице, Сонгми...
Самым главным обвинителем преступления в селе Хайбах стал Дзияудин Габисович Мальсагов, в то время работавший заместителем наркома юстиции Чечено-Ингушской автономной Республики. Это на его глазах происходило то, о чем так долго и так упорно молчали власти. Именно Дзияудин Мальсагов, не уставая, писал Н.С.Хрущеву, подробно описывая весь ужас выселения. Впоследствии он стал главным обвинителем в трагедии Хайбаха. Его воспоминания, не раз цитировавшиеся в прессе, мы постараемся донести до всех читателей газеты.
Дзияудин Мальсагов
Родился в 1913 году в селе Старый Ачхой Ачхой-Мартановского района ЧИАССР, чеченец, образование высшее. С марта 1942 года работал заместителем наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР.
18 февраля 1944 года в Грозный приехал Лаврентий Берия и другие руководящие работники НКВД. Утром того же дня меня пригласил председатель Совнаркома Супьян Моллаев и сообщил, что скоро предстоит выселение чеченцев и ингушей. Он же предупредил меня, чтобы я никуда не отлучался, так как в ближайшие часы ожидается встреча у первого секретаря обкома партии Иванова. Потом, через два часа, меня пригласили в кабинет Иванова. Там находились Моллаев, заместители Берия Серов и Круглов. Встреча была строго засекречена.
На этой встрече мне сказали, что я должен ехать в Галанчожский район. Туда я отправился с Халимом Рашидовым, вторым секретарем Чечено-Ингушского обкома КПСС. Рашидов должен был остаться в Сунженском районе, а я отправиться дальше, в Галанчожский район. До станицы Слепцовская мы ехали вместе. Еще в обкоме нам сказали, что по пути мы должны будем встретиться с еще одним заместителем Л. Берия – Аполлоновым и другими высокопоставленными военными.
Когда мы прибыли на станцию, нас пригласили в железнодорожный вагон, где вместе с другими генералами находился и генерал-полковник Аполлонов. Представитель высокой власти провел с нами беседу, в ходе которой зазвенел телефон. Когда Аполлонов стал разговаривать, я понял, что на том конце провода находится Л. Берия, так как, обращаясь к нему, Аполлонов называл его по имени и отчеству – Лаврентий Павлович. Из самого контекста разговора я понял, что Берия действительно находится в республике.
В Галанчож должны были поехать я, один из присутствующих генералов и старшие офицеры в сопровождении солдат. Как фамилия генерала я не знаю: они в то время не называли своих фамилий.
До села Галанчож мы ехали на автомашинах. Перед самым отъездом в обкоме партии проводилось совещание партийно-хозяйственного актива. Когда мы вышли от первого секретаря, нам было предложено ждать в приемной. Оттуда нас пригласили в зал заседаний и там объявили, что в ближайшее время предстоит выселение всего народа и что мы должны принять участие в этом. Лично я задал вопрос:
– Почему выселяют всех? В чем они повинны? Например, один мой брат вернулся с войны контуженным, а пять других братьев находятся на фронте. Почему я и моя семья, как и тысячи других, должны быть выселены?
На этот вопрос Серов ответил, что это временная мера, основная масса людей скоро вернется обратно.
Никакой подписки о неразглашении сведений о поголовном выселении чеченцев у нас не брали, так как эта информация стала достоянием тех, кто имел допуск к работе с секретными документами. Однако всех предупредили, что за разглашение этой государственной тайны каждый будет привлечен к уголовной ответственности вплоть до расстрела.
Так вот, в селе Галашки нам подали лошадей и на них я, генерал, несколько офицеров в сопровождении примерно пятнадцати солдат выехали в Галанчожский район.
За полтора месяца до выселения в селах Чечено-Ингушетии стали появляться солдаты. Под видом того, что у них идут учения в горных условиях, их, оказывается, готовили к массовому террору.
Вечером мы прибыли в село Ялхорой Галанчожского района. Наше появление в этом районе было засекречено. Выселение чеченцев должно было начаться 27, а к 28 февраля 1944 года завершиться. Позже я узнал, что к 24 февраля 1944 года в плоскостных районах республики чеченцев уже выселили. Об этом мне сообщил Гвешиани. Кстати, Гвешиани полтора месяца находился в селе Ялхорой и руководил выселением чеченцев в Галанчожском районе. Он в то время занимал должность начальника Дальневосточного управления НКВД и был командирован в Чечню. В каждом районе выселением моих соотечественников руководил военный званием не ниже генерала.
Когда мы прибыли в Ялхорой, Гвешиани нам представился, поинтересовался, как мы доехали. Внешне он держался просто, разговаривал вежливо, называл всех по имени, посетовал на то, что устал и хочет отдохнуть, но вот, мол, дела неотложные, которые надо завершить в самые краткие сроки. Это было вечером 19 февраля 1944 года.
До 24 числа мы пробыли в селе Ялхорой, а затем вместе с капитаном Громовым отправились по маршруту Акки – Эски – Хайбах – Нашхой. С Громовым я близко познакомился уже в пути. В ночь с 26 на 27 февраля 1944 года мы приехали в село Хайбах. В то время жители Галанчожского района еще не были выселены. Были слухи о том, что здесь орудует банда Исраилова и, видимо, поэтому власти придавали особое значение этому району и выселение чеченцев, проживающих в этих местах, было немного отсрочено.
27 февраля в селе Хайбах собрали людей со всех окрестных сел и хуторов. Офицер НКВД приказал тем, кто не может идти, зайти в помещение, там, мол, подготовлено место, завезено сено для того, чтобы было теплее. Здесь собралось большое количество стариков, женщин, детей, больных людей, а также присматривающие за больными и престарелыми людьми их родственники. К ним же присоединились остальные люди, которые решили, что вместе с нетранспортабельными могут уехать на машинах и подводах. Некоторые даже поговаривали, что их вывезут на самолетах. По моим подсчетам, в конюшню зашли 650-700 человек
Все это происходило на моих глазах. Всех остальных жителей района через село Ялхорой под конвоем отправили в село Галашки, а оттуда их нужно было переправить до железнодорожной станции. Примерно в промежутке с 10 до 11 часов, когда увели здоровую часть населения, ворота конюшни закрыли. И тут я услышал команду:
– Зажигайте!
В эту же минуту вспыхнул огонь, охватив всю конюшню. Оказывается, все было заранее подготовлено и облито керосином. Когда пламя поднялось над конюшней, люди, находившиеся внутри конюшни, со страшными криками о помощи выбили ворота и устремились к выходу. Генерал-полковник Гвешиани, стоявший недалеко от ворот конюшни, приказал:
– Огонь!
Выбегающих людей тут же из автоматов и ручных пулеметов стали расстреливать в упор. У выхода из конюшни образовалась гора трупов. Один молодой человек выбежал оттуда, но в метрах двадцати от ворот его настигли пули автоматчиков. Выбежали еще двое, но их также расстреляли.
Я в шоке подбежал к Гвешиани и попросил его отдать приказ не расстреливать людей, назвав все это произволом. Гвешиани ответил, что на это есть приказ Берия и Серова и посоветовал не вмешиваться в это дело, иначе, мол, как и они, погибнете здесь же. Капитан Громов тоже стал возмущаться действиями военных, но его никто не слушал. Мы с ним были бессильны что-либо сделать для спасения людей.
Через некоторое время Гвешиани подозвал меня с Громовым, дал нам в сопровождение нескольких солдат и отправил в село Малхесты. Это село состояло из нескольких горных хуторов, в которых было больше боевых башен, чем жилых домов. Здесь тоже мы увидели страшную картину: с промежутками в несколько десятков метров прямо на дороге и на горных тропах валялись трупы местных жителей. В самом Малхесты трудно было найти дом, где не было трупов расстрелянных чеченцев.
Через несколько дней, когда мы с Громовым возвращались обратно, в пещере мы увидели много бездыханных тел, расстрелянных военными. Мне особенно запомнилась мертвая женщина, прижавшая к себе трупы двух детей – мальчика двух-трех лет и грудного ребенка.
В пути следования в Малхесты и обратно мы не встретили ни одного живого местного жителя. Всюду сновали солдаты, а оставшаяся часть горцев скрывалась в горах. Их, как правило, автоматически причисляли к бандитам и жестоко с ними расправлялись.
Возвращаясь из села Малхесты, мы с Громовым заехали в Хайбах с тем, чтобы осмотреть место расстрела людей. У конюшни несколько человек собирали останки сожженных людей. Увидев нас, они бросились в разные стороны. Я на чеченском языке крикнул им, чтобы они остановились и подошли к нам. Только один человек приблизился к нам, остальные же разошлись в разные стороны. Это был Жандар Гаев. Вид у него был ужасный. Он уже несколько дней вместе с односельчанами собирал оставшееся от сожженных людей месиво и хоронил все это в другом месте. Жандар сообщил мне, что они уже похоронили 137 трупов.
В разговоре в нами Жандар рассказал, что они отстали от своих и вынуждены скрываться в горах. Я им посоветовал, чтобы они сдались властям. Но Жандар мне ответил, что убивают и тех чеченцев, которые добровольно идут к военным с просьбой воссоединить их с родственниками. Он попросил у меня какой-нибудь документ, чтобы их не расстреляли. Рядом с нами стоял капитан Громов, которому я перевел суть всего нашего с Жандаром разговора. На прощание мы с Громовым выдали Жандару справку о том, что данная группа людей отбилась от родственников и выразили просьбу помочь им отправиться вслед за родственниками к месту выселения. При этом мы предупредили Жандара о том, что у нас нет никакой печати, чтобы заверить эту справку, и поэтому не можем гарантировать, что она им поможет.
Когда мы с Громовым добрались до железнодорожной станции «Слепцовская», нам встретился полковник-грузин. У него мы спросили, где находятся Серов и Берия. Мы хотели им доложить о допущенных в горах злоупотреблениях, свидетелями которых мы стали.
– Очень много людей расстреляно и сожжено, – сказал я полковнику в надежде найти у него сочувствия.
Полковник что-то сказал своему водителю на грузинском языке. Громов, оказывается, понял, о чем речь, так как раньше работал в Грузии и достаточно хорошо знал грузинский язык. Мой попутчик предложил срочно покинуть это место. Мы сели в первую попавшуюся машину и уехали. Громов по пути объяснил мне, что полковник вызвал автоматчиков, которые должны были расстрелять нас, как лишних свидетелей преступления в Хайбахе и в селе Малхесты.
Не успели мы проехать Закан-юрт, как нас догнала военная автомашина. Офицер, ехавший на ней, сообщил, что нам очень повезло, так как вскоре после нашего отъезда нас разыскивала группа автоматчиков.
В Грозном обо всем, что видел, я подробно рассказал Серову. Это было 8 марта. Генерал был в ярости, приказал мне не говорить об этом никому. В тот период я не мог даже заикнуться о преступлениях, совершенных войсками, так как меня могли тут же уничтожить, как свидетеля.
Дзияудин Мальсагов на протяжении всей своей жизни пронес в себе страшную боль воспоминаний. В упомянутой выше статье «Преступление войск НКВД при изгнании чеченцев и ингушей зимой 44-го» Инга Преловская уделяет значительное внимание той неустанной, кропотливой, очень опасной работе, которую провел Д. Мальсагов, пытаясь достучаться до властей. «О фактах этого зверства я написал И. В. Сталину после своего прибытия в Казахстан в 1945 г., однако мер не приняли, а меня уволили с работы зам. председателя Талды-Курганского областного суда. Меня вторично выселили в г. Текели Каз.ССР на спецпоселение», – пишет в своих воспоминаниях Д. Мальсагов.
После ареста Берия, участвуя в его полном разоблачении, он дает показания при допросе в Генеральной прокуратуре СССР, рассказывая о зверствах, свидетелем которых ему пришлось стать. Для сообщения этих и других фактов он два раза после своего освобождения от спецпоселения в 1954 г. и в марте 1955 г. ездил в Москву и добивался приема у Н. С. Хрущева. Добиться приема ему не удалось. Однако по тем заявлениям, которые Д. Мальсагов направлял руководству страны, хоть какая-то работа проводилась.
Но время шло. Униженный, оскорбленный, оболганный, морально и физически пострадавший народ отчаянно пытался выжить в нечеловеческих условиях. Вывезенные в суровую зиму в безжизненные степи Казахстана, люди умирали от голода, холода и болезней. Так прошли долгие тринадцать лет. В начале января 1957 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о восстановлении ЧИАССР. Вайнахам был открыт путь на родину. Н. С. Хрущев дал им эту возможность, хотя так и не решился предать публичному суду карателей. На сей счет И. Преловская сделала свой вывод: «Слишком опасным показалось, видно, совпадение их действий с методами, которые мир осудил в Нюрнберге. Побоялись затронуть самые основы государства и партии».
А сегодня палачи Хайбаха наводнили всю республику. Нет ни одного клочка земли, где не ступала их нога. И всюду, где появляются, они несут с собой смерть, разрушения, горе и страдания. Неизжитая несправедливость порождает долгую цепную реакцию. Страшная тайна Хайбаха, которую на протяжении многих десятилетий пытались похоронить, из памяти людей не исчезла ни на миг.
М. Арсенов, «The Chechen Times».
60 лет назад была осуществлена депортация чеченского народа
В результате операции «Чечевица» было выселено из родных мест более полумиллиона граждан чеченской национальности.
Вчера исполнилось 60 лет со дня депортации чеченского народа в Среднюю Азию и Казахстан. Этой дате была посвящена пресс-конференция директора Чеченского Правозащитного Центра Майрбека Тарамова. Вместе с ним в мероприятии приняли участие руководитель Кавказского Центра Стратегических Исследований Анвар Берюсой и жертва депортации Али Джабраилов.
Как сообщил М. Тарамов, депортация была проведена 23 февраля 1944 года, в праздничный день, когда отмечалась годовщина создания Красной армии. По словам М. Тарамова, накануне депортации, под предлогом участия в маневрах, в Чечено-Ингушетию был введен армейский контингент численностью 650 тысяч человек. Большинство военных, особенно в горных селах, были paсквартированы в домах чеченцев, которых они позже насильно выселяли.
Никакого времени на сбор жителям не предоставлялось. Взрослое мужское население (15 лет и старше – М. М.) было собрано вместе в различных помещениях - в конюшнях, сараях и т. д. Женщин и детей спешно под конвоем отправляли на железнодорожную станцию. В докладе Лаврентия Берия Иосифу Сталину отмечалось, что в период с 23 по 27 февраля в Среднюю Азию и Казахстан было выселено 478 479 чеченцев и ингушей.
Как подчеркнул М. Тарамов, после выселения территория Чечни была поделена между соседними республиками. Грузии достался юг, Осетии - запад, а Дагестану - восток. Оставшаяся часть была переименована в Грозненскую область.
О том, каким испытаниям подверглись депортированные чеченцы в пути следования и в новых местах, рассказал А. Джабраилов, которому в момент выселения было семь лет. Вот один факт: из тридцати семей, выселенных в 1944 году у станции Чили Кызыл-Ордынской области Казахстана, за десять лет выжили лишь 12. Это наглядно свидетельствует об условиях, в которых находились депортированные.
С немалыми проблемами встретились чеченцы, возвратившиеся на родину. Жить в горных селах нм не разрешалось. Городские дома многих из них были заняты переселенными в Чечню русскими из Тамбова, Костромы и других российских городов, отметил М. Тарамов. Для проживания чеченцев от Ставрополья были выделены два района. Нередко между чеченцами и русскими возникали столкновения.
По мнению М. Тарамова, спустя десятилетия история с депортацией вновь повторилась. «Геноцид в отношении чеченского народа продолжается», – подчеркнул он. Выход из сложившейся сегодня ситуации он видит в вводе в Чечню международных миротворческих сил ООН.
Мираббас МАМЕДОВ, газета «Зеркало», 24.02.04