Эта история случилась в 1932 году. Коллективизация в Чечне уже шла полным ходом. Потянулись тюремные этапы на Север. В здании НКВД по ночам
расстреливали, а в горных аулах чеченцев-мусульман, пытались заставить строить свинофермы...
Брату моей бабушки шел тогда 16 год. Из мужчин в семье остался только он один. Старший брат, студент философского факультета Санкт-Петербургского университета пропал еще в 17-м году, из остальных, кто умер, кто был репрессирован. Надо сказать, что бабушка моя была из богатой семьи. Однако, после коллективизации и «раскулачивания», быть богатым стало опасно. Тем не менее, брату моей бабушки удалось сохранить небольшой табун лошадей. Разумеется, скрывать эту «мелочь» было достаточно сложно. Одним словом, после доноса, табун забрали в колхоз. В первую же ночь табун из колхоза пропал. Колхозное начальство не стало долго думать, по поводу того, где искать пропажу. Они сразу пришли в дом брата моей бабушки. Табун был там. Его снова забрали. Но на следующую ночь все повторилось. И так продолжалось несколько дней. В конце концов, один из чеченцев, работавших в НКВД, пришел к моей бабушке и сказал, что если подобная история повторится еще раз, то он не сможет больше закрывать на нее глаза, так как в противном случае, человек, написавший донос на ее брата, напишет донос и на него. Бабушка с сестрами бросились уговаривать своего единственного брата оставить в покое этот табун, они просили его поберечь себя, ведь он последний мужчина в роду... Юноша улыбался и успокаивал своих сестер, обещая больше не подвергать себя опасности. Однако, в эту же ночь табун снова был у него дома. На следующий день его арестовали. Суд состоялся очень быстро. За кражу колхозного имущества парня приговорили к расстрелу. Мне почему- то кажется, что он смеялся на суде. Будучи последним мужчиной в роду, он не стал первым, кто не был бы им.
Но история эта закончилась только в 1944 году, в Казахстане. А до тех пор, каждый раз идя на базар, моя бабушка клала на дно корзины браунинг, оставшийся от отца. Мать шестерых детей, она мечтала встретить человека написавшего донос на ее брата. И только лишь когда, ей сообщили, что этот человек умер, она выбросила пистолет. 
Вот такая история. Раньше я часто думал о том, как поступил бы я. Я и сейчас не знаю ответа на этот вопрос. Моя бабушка всю жизнь горевала о своем брате, но ни разу не осудила его выбор. Невозможно бывает предугадать, что обернется пользой для тебя.

КУКУРУЗА

За несколько лет до того как всех чеченцев выселили в Казахстан, мой дед, Хасан, увидел сон. Проснувшись в холодном поту, он сказал своему старшему сыну позвать ближайших родственников. Мой дед был очень уважаемым человеком, поэтому все собрались без промедления. Когда все формулы приветствия были произнесены, мужчины, отказавшись от угощения, приготовились слушать Хасана, догадываясь, что он должен произнести что-то очень важное. Стараясь не смотреть в лица пришедших, мой дед произнес:
Не знаю, как я должен поступить, вероятно, вы можете посчитать меня сумасшедшим, но не сказать вам этого я не могу. Мне приснилось, что через несколько лет, я не знаю точно когда, весь наш народ, дети, женщины, старики, будут выселены куда-то очень далеко. 13 лет нас не будет на Родине. Многие не вернуться, очень многие. Мне кажется, что и я не вернусь. Не знаю. Возможно, это просто сон, а возможно Аллах готовит для нашего народа это испытание. Так что будьте готовы ко всему.
Произнеся последние слова, Хасан оглядел присутствующих. Все напряженно молчали. Наверное, кто-то поверил его словам, а кто-то нет, однако, уважение к моему деду было столь велико, что никто из присутствующих не стал задавать вопросов и уж тем более шутить. Сказав, что все в руках Всевышнего, и что любое Его испытание будет принято с благодарностью, мужчины, попрощавшись, ушли.
Трудно сказать, вспоминали ли они этот разговор утром 23 февраля 1944 года, когда весь народ был погружен в товарные вагоны и отправлен в ссылку в Казахстан. Но бабушка рассказывала, что дед был очень спокоен. Молча взяв самое ценное – рукописный Коран привезенный из Мекки, он сказал бабушке взять сколько можно кукурузных зерен. Так началось выселение. Недовольных или пытавшихся сопротивляться, солдаты особой дивизии НКВД расстреливали прямо на улицах. Жителей тех горных селений, вывезти которых не представлялось возможным, сгоняли в сараи и сжигали.
Дорога, длившаяся почти месяц, унесла десятки тысяч жизней детей, женщин и стариков. На каждой станции, солдаты проверяли вагоны, и, найдя труп, отбирали его. Потом их просто выбрасывали в степь. Но если удавалось прятать труп до большой остановки, умершего хоронили в придорожном гравии, наспех забросав камнями. Сколько моих соплеменников так и осталось лежать по пути в Казахстан...
Все происходящее казалось таким ирреальным, что никто не верил, что все это надолго. Люди говорили, что произошла чудовищная ошибка, что Сталин не знает, что чеченцев, так отчаянно воевавших с Деникиным и уже в эту войну отправивших почти всех мужчин на фронт, могут, как скот загрузить в вагоны и выбросить в голодных казахских степях умирать. <подождите, скоро Сталину доложат, и он прикажет вернуть нас всех обратно. А виновных накажут, обязательно! Надо просто подождать несколько дней». И хотя дни проходили за днями, складываясь в недели и месяцы, приказа об отправке назад не поступало. Но вера в скорое возвращение от того меньше не становилась. Когда наступила весна, мой дед начал копать землю под огород вместе со всей семьей. Соседи, глядя на него, смеялись: «Что Хасан, домой не собираешься?» Дед отшучивался: «Собираюсь, только не в этом году. Поживу еще здесь».
Но чем ближе было время урожая, тем меньше людям хотелось смеяться. Надежд на то, что скоро все вернуться домой становилось все меньше и меньше. Тогда-то и стала потихоньку пропадать кукуруза с дедовского огорода. Бабушка, встревоженная этим, как-то сказала деду, что хорошо бы было ночью сторожить кукурузу. Но дед запретил. «Соберем что останется. Может люди потом и мне чем помогут...»
Следующей зимой, люди очень хотели, но так и не смогли помочь моему дедушке. Три дня, они долбили землю ломами, отогревая ее кострами, но глубокой могилы вырыть для него у них не хватило сил. Зима очень голодная была. Интересно, скольких людей спасла от голода та кукуруза? Думаю, что мой дед знал об этом. Ждал ли он благодарности? Вряд ли. Просто по другому он поступить не мог. Так и детей своих воспитал.

ТОВАРНЫЙ ПОЕЗД

Тиф, сваливший моего деда не пощадил и остальных членов семьи. Только моя мама, ей было 5 лет, и мой дядя Асламбек, 3-х лет не заболели. Соседи, желая уберечь их, забрали детей к себе. Однако, местное начальство распорядилось «сдать» детей в приемник-распределитель. Так моя мама оказалась в каком-то далеком детском доме. Выздоровев, бабушка, бросилась разыскивать своих детей. С большим трудом ей удалось разыскать мою маму. А вот Асламбека найти не удавалось. Тогда искать его начал мой старший дядя, Яраги.
Каждый день, он выходил к железной дороге и, дождавшись проходящего товарняка, цеплялся за него и ехал на ближайшую станцию. Ничего героического в этом поступке нет, если только не считать того, что чеченцам нельзя было без особого разрешения даже выходить за околицу села. А о том, чтобы уехать на соседнюю станцию вообще не могло быть и речи. »ла война, и попадись мой дядя в руки многочисленных патрулей, наказание было бы самым жестоким. И никто бы не посмотрел, что «нарушителю» было 15 лет.
Доехав таким образом до ближайшей станции, Яраги начинал осторожно обходить все детские приюты, больницы и приемники-распределители, пытаясь найти своего брата. Проведя таким образом весь день в поисках, он вечером снова цеплялся за товарный поезд и возвращался домой. Бабушка, разумеется, ничего не знала об этом, но Яраги каждое утро отправлялся на станцию, уезжая все дальше и дальше. И вот в один из дней, заглянув во двор очередного детского дома, Яраги узнал в маленьком мальчике, закутанным в грязные лохмотья своего брата. Ком подкатил к его горлу. Яраги внезапно испугался, узнает ли его брат или нет? Какая может быть память у малыша трех лет? Но мальчик узнал своего старшего брата. Оглядевшись по сторонам, нет ли по близости воспитателей, он подбежал к Яраги и сказал: «Я так тебя долго ждал! Но меня тебе не отдадут. Там сзади, в заборе, есть дыра. Иди туда, я через нее пролезу, и мы убежим!» Яраги бросился к задней стене детского дома. Не найдя дыру, о которой говорил Асламбек, он заволновался, не ошибся ли он? Но ошибки не было. Через мгновенье он уже обнимал младшего брата! Оба плакали. Первым опомнился Асламбек: «Беги быстрее, не то нас поймают!» И Яраги побежал, побежал так быстро, как никогда и не бегал. Остановился он только у следующей станции. Там, прячась, братья дождались товарного поезда, который и привез их домой. 
Ответственность за себя и свою семью очень важная часть воспитания в чеченских семьях. Это каким-то удивительным образом сидит у нас в генах. Я знал одного чеченца, который вырос в детском доме. Ни имени ни фамилии у него не было. Известно было только, что он чеченец, и что вся его семья по дороге в казахстанскую ссылку. Ему дали русские имя и фамилию, выдавая паспорт, написали, что он русский. Но когда он вышел из детского дома, он поехал в Чечню. Выучил чеченский язык, изменил национальность в паспорте, женился на чеченке. Только вот имя и фамилия так и остались русские. О чем думал этот человек, возвращаясь на свою Родину, к своему народу, о котором он ничего не знал? Наверное, это было чувство ответственности.

Война

Здравствуй. Давно собирался написать тебе, только вот никак не мог собраться с мыслями. Все произошедшее требовало некоторого осмысления. Но как бы я не старался, понять или хотя бы смириться с происходящим я не могу. Но начну по порядку.
Еще в начале осени, когда начали бомбить села, стало ясно, что начнется новая война. Все прекрасно понимали, что это всего лишь вопрос нескольких недель. Зловещим подтверждением моих мыслей стали полеты русских бомбардировщиков над городом на очень низкой высоте. Наученный горьким опытом первой войны, я решил вывезти семью в безопасное место. Таким безопасным местом мне представлялась Грузия, дорога в которую лежала через Аргунское ущелье.
Днем дорогу бомбили. Авиация пыталась разрушить мосты, а нередко летчики просто откровенно развлекались «охотой» за автобусами. Жертвой подобных забав уже стали несколько десятков беженцев, и поэтому решено было ехать ночью. Ты прекрасно знаешь, что такое горная дорога в безлунную ночь, поэтому не стану утомлять тебя рассказом о том, каким был весь этот путь. Добавлю только, что наш старенький автобус, набитый людьми, ехал с выключенными фарами. Периодически мы останавливаясь, пытаясь сквозь шум горной реки расслышать гул самолетов. Осторожно объезжая воронки, каждую минуту рискуя сорваться в пропасть, большую часть пути мы проделали молча. Казалось, что любые разговоры могут помешать нам, услышать приближающуюся опасность. Однако, во время очередной остановки я стал невольным свидетелем диалога двух стариков. Не могу точно вспомнить, о чем был разговор. В памяти осталась только одна лишь фраза: «Ничего с ними (русскими) не меняется... И сто лет назад мы для них были бандитами, и триста... и сейчас. Мы сопротивляемся, нас убивают. Не сопротивляемся, еще больше убивают. Выселение в Казахстан тебе пример. Всю жизнь мучаюсь вопросом: а возьмись мы тогда за оружие, хуже было бы для нас или лучше? И не знаю... Да вот и башни еще. Чем они-то виноваты? Тоже бандиты? И взрывают их и бомбят. Думают, что чем быстрее их уничтожат, тем быстрее с нами справятся?» Эта фраза заставила меня задуматься. Действительно, почему нас пытаются уничтожить? Неужели такая маленькая Чечня может быть угрозой для такой огромной страны как Россия? Что Россия пытается доказать нам? И пытаемся ли мы что-то доказать России?

Абдул Алим Чермо