Наступила долгожданная весна 1944 года. Снег начал таять и побежали ручейки. Я внимательно наблюдал за течением ручейка,  вылавливал в ней прошлогодние зерна пшеницы или ячменя неизвестного происхождения, и тут же ел. Меня предупреждали родители, что этого делать нельзя, могу заболеть заразной болезнью, но голод всегда оказывался сильнее внушений  и даже возможной, заразной болезни.                            

Когда земля отошла от мерзлоты, (зимой земля промерзала на глубину до 50 см) переселенцы начали строить свое собственное жилье, так называемые «землянки» на краю села. Никакого строительного материала не было. В качестве кирпича использовали куски пластов,  получаемых путем вспашки однолемешным плугом целинной земли и разрезки полученного длинного пласта штыковой лопатой на куски длиной по  40 см. Для строительства жилья  сначала копали яму,  глубиной  полтора  метра, размерами примерно  четыре на три  метра. Затем, клали стены, из брусков пласта, начиная от поверхности земли, высотой в один метр от земли.    Крышу делали двухскатную. Для этого посередине  клали деревянную балку (кругляк из березы).  Поперек  клали  березовый кустарник, неочищенный от сучков, толстыми концами опирающийся на балку. В качестве утеплителя сверху клали солому или камыш, удерживаемый от сноса сильными степными ветрами, пластовыми брусьями. Пол и стены внутри обмазывали глиняным раствором. Как правило, ставили одно маленькое окно и одну дверь, открывающуюся вовнутрь. Таким образом, получалось  полуподвальное жилье  теплое зимой и прохладное летом. С наступлением зимы, снежные бури и, так называемые «поземки»,  сравнивали наше жилье с общим уровнем снежного покрова. Только кончики печных труб оставались непокрытыми снегом.  Чтобы выйти утром из дому, открывали дверь и делали ступенчатое отверстие в снегу, чтобы выйти  вверх,  за тем, эту дыру превращали в  ступенчатую снежную лестницу.  Выйдя из дома, шагами  отмеряли примерное расстояние от двери до окна,  копали  яму в снегу, пока не попадешь на оконный проем, и очищали окно от снега. Мне тогда шел шестой год, и было очень трудно  выполнять эту трудоемкую работу.  Отец сразу уходил на работу, пробив мне выход из дома наверх. Он зимой возил сена с полей на ферму  колхозному скоту. За неявку на работу тогда могли посадить в тюрьму. Часто  снежные бури  длились непрерывно несколько дней. Тогда  приходилось, многократно повторять очистку окна и двери от снега.   Сидя у окна, я переживал, наблюдая, как быстро заносится окно, только что очищенное мною и, при этом было  интересно смотреть, как появляются   на стекле очень красивые узоры. Красота рисунков радовало и замедляло ход времени,  а быстро растущий сугроб снега за окном сильно огорчал, не хотелось в тридцати градусный мороз выходить на улицу, замотав  лицо до уровня глаз, чтобы не отморозить нос и уши.   

       В зимние долгие ночи, бывало под завывание вьюги, слышался жалобный вой волков. Гонимые голодом они приходили в село даже   днем, хватали собак и другую живность, оказавшуюся на улице. Волки не боялись  людей и при удобном случае могли даже напасть на человека. Однажды ночью волки пытались прокопать дыру в нашей соломенной крыше у печной трубы. Было очень страшно. Помню, отец взял топор  и стоял  на страже, если волки прокопают.  Он делал вид, что ничего не боится,  и нас успокаивал говоря: «Не бойтесь, спите, я буду охранять».    Однако, страх оказаться в зубах голодного волка оказывался сильней, и я долго не мог заснуть.

В  сырой землянке, построенной нами, мы прожили  около трех лет. Мать моя не выдержала этой подвальной сырости и голода, вскоре заболела и скончалась. 

  Я  стал сиротой в одиннадцать лет. Отец был к нам очень добр и всячески пытался компенсировать эту утрату, но я вскоре понял, что эту утрату невозможно восполнить ничем. Сиротеют не тогда, когда теряешь  отца, как принято считать в чеченских семьях, а тогда,  когда теряешь мать. Тепло материнской ласки не может заменить никто и ничто.      

***

Самыми голодными и мучительными месяцами года были апрель-май. К этому времени, как правило, заканчивались все запасы продуктов, приобретенные за прошлое лето. А они были мизерными по сравнению с потребностью. Чтобы не умереть с голоду, мне приходилось с сестрой Табарак, которая была старше меня на три года, ходить на поиски  прошлогоднего картофеля, свеклы и зерновых, оставшихся на колхозных  полях после  уборки. Бывало, за день мы набирали небольшой пучок колосьев или находили две три картошки. Это считалось большой удачей. Мы собирали эти корнеплоды, откапывая их из-под снега. Для этого приходилось решить не простую задачу:  предварительно рассчитать, где может быть плохо убранный участок; очистить участок от снега и по картине уборки,  найти примерное расположение добычи и откопать его из под мерзлой земли. Труд был очень изнурительный.  Я, после долгого раздумья, решил, что наш труд не эффективен, нужно повысить КПД нашей деятельности.  Для этого предложил взять с собой металлический щуп и, втыкая его в снег, в районе предполагаемой добычи, по хрусту отыскивать прошлогодний плод.    Объяснил сестре, что новый метод поиска позволит найти не только, что осталось на поверхности земли, но и то, что находится под землей. Причем под землей должно быть больше, так как уборщики не видят, что под землей и поэтому   оставляют больше. Сестра согласилась, и в благодарность за такое предложение несла на себе лопату и ломик, а я нес зонд. Суть новой технологии поиска  заключалась в зондировании  «стратегического» сырья, находящегося в  земле под слоем снега. На современном языке это означает «найти корнеплод на огромном колхозном поле под  снегом,  методом многократного втыка зонда в землю, до появления типичного хруста». Для этого, надо было сначала подобрать направление вероятностного расположения грядки, где плохо убрали урожай, затем   шагать вдоль грядки по снегу, втыкая зонд через снег в землю, пока не уловишь   характерный хруст, идаваемый зондом, когда он натыкается на мерзлую добычу. Эту ответственную операцию проводил я сам. Когда ощущал характерный хруст, я с  радостью  звал сестру откапывать находку. Она отгребала снег, затем ломом освобождала корнеплод от мертвой схватки замерзшей земли, а я поднимал  добычу  и тут же приступал к дегустации. Однако, такие раскопки не всегда заканчивались удачей.  Самым неприятным в этой процедуре было то, что иногда, после трудоемкой  работы,   вместо свеклы или картошки оказывался камень,   или другой предмет, издающий похожий хруст. Это нас сильно огорчало. Но тем не мене, производительность труда у нас действительно  увеличилась примерно в  два раза.  Вечером, посиневшие от холода, голодные,   мы возвращались домой, и садились отогреваться у печи. Руки и ноги сильно болели, отходя от холода, однако, что голод побежден на пару дней   успокаивало нас.

* * *

         Пришла  весна  1945 года.  Кое-где,  на поляне    появились первые проталинки, очень хотелось посидеть на прошлогодней травке, и помечтать как теплое солнышко  наступающего лета будет нас согревать.   Мы снимали обувь и босыми ногами бегали по этой холодной земле, воображая, что нам тепло, но вскоре ноги начинали мерзнуть, и мы убеждались в преждевременности своих эмоций.

       С наступлением весны первыми прилетали   вороны, и чуть позже грачи, затем скворцы, чуть позже дикие утки, гуси-казарки, кулики, чибисы, жаворонки, перепела и другие птицы, начиналась многозвучная несмолкающая симфония певчих птиц, от утренней зори до заката солнца.  Я уходил из дома в одиночку и, спрятавшись в удобном месте, внимательно наблюдал, как строят себе гнезда разные птицы, как высиживают яйца, знал, как отличить свежее яйцо от болтушки, когда хотелось  полакомиться. Местные мальчишки  пили сырые яйца любых птиц без разбора. Мне мать запрещала пить сырые яйца вообще, говорила: «заболеешь, и можешь умереть». Тем не менее, я скрытно пил, убедившись, что местные мальчишки не умерли. Помню из всех опробованных  мною, самыми неприятными на вкус были яйца совы и болотного  коршуна. Они пахли хозяйственным мылом. В отличие от них, яйца  других птиц всех мастей,  были достаточно вкусными и съедобными. Самыми вкусными были яйца куропаток и перепелов. Затем по вкусу следовали утиные яйца. Было очень интересно, наблюдать как утка, прихрамывая и долго не взлетая, отводила меня от своего гнезда подальше, а потом взлетала.  Я, чтобы удовлетворить ее хитроумную уловку, медленно шел за ней, будь то бы,  гнезда не вижу.  Хотя знал, где ее гнездо.  За такое умное поведение утки,   я часто оставлял яйца не тронутыми. Нана одобряла мой поступок.  В дальнейшем, я следил, как она высиживает яйца,  как маленькие утята, прячась в траве, неуклюже бегут к воде. Обычно утки гнездились около водоемов  прямо в густой траве.

       После яичного пиршества наступал период спелости съедобной  зелени. На лужайке около березовой рощи вырастал дикий лук и чеснок, в густой траве поспевала  душистая земляника, в лесу  краснела костяника,  на полях, как сорняк, первыми вырастали сочная лебеда и сурепка. А там уже было рукой подать до  восковой спелости  зерновых культур. При виде всего этого, тревога о голодной смерти, навеянная зимней стужей и завыванием холодных ветров, постепенно  угасала, и ты становился, спокойным,  уверенным в себе.  Первой из зерновых культур, поспевала рожь. Стебли ржи были высотой в мой рост.  Я выжидал момента, спрятавшись в укрытие,  когда охранник на коне уедет на противоположный край поля, забегал в рожь, садился, чтобы меня не было видно и, сгибая стебли, шелушил ржаные колосья и ел вкусные зерна восковой спелости, пока не наемся досыта. Когда приходил домой, мать обычно предлагала, поесть. Я говорил, что я сыт, она удивленно смотрела на меня в недоразумении.    
***

       Отец работал круглый год  в колхозе вместе с репрессированным немцем,  по фамилии Бадер. Так было принято называть:  Бадер, Брудер, Людвиг, и произношение имени отчества не играло никакой  роли. Отец всегда говорил Бадер большой специалист, я у него многому научился. Когда наступала посевная пора, отца перебрасывали на посев. Я тоже ходил часто с отцом, зная, что мне на обед  дадут чашку молочного супа   с самодельной лапшой, называемой «затируха».

 Повариха всегда меня угощала  словно чувствуя, зачем я пришел. А иногда даже давала добавку. Отец и другие сеяльщики насыпали зерно в мешок,   подвешенный ремешком, перекинутым через плечо, становились в ряд на расстоянии  двадцати метров друг от друга и вручную  разбрасывали зерно, синхронно шагая в заданном направлении. После этой процедуры, бороновали самодельными деревянными боронами, которых волокли  волы или лошади. Когда волов  не хватало,  запрягали и коров, для использования в качестве тягловой силы. Я часто становился погонщиком, и охотно выполнял эту работу, чтобы оправдать свой бесплатный обед.

       В 1947 – 1948 годы  стали давать   колхозам технические средства для выполнения сельскохозяйственных работ. Это были колесные трактора с большими шипами на колесах, сеялки, веялки, сенокосилки, комбайны «Коммунар», гусеничный трактор «НАТИ», «ЧТЗ» и другие. Отца всегда ставили на ответственные работы, и бригадир  хвалил его за добросовестное выполнение его заданий. Один раз очень уговаривал отца стать завхозом на колхозной молочной ферме. Но отец не за что не соглашался, говорил: «будут затраты и его посадят в тюрьму, а кто  будет кормить детей». Все время работал летом на колхозных полях, зимой в основном плотником. Мой интерес к работе резко возрос с появлением сельхозтехники. Каждый раз, при удобном случае, я уговаривал тракториста разрешить мне порулить. У меня это неплохо получалось. Убедившись в этом, трактористы уже сами просили меня поработать, особенно ленивые. Я благодаря этому в совершенстве освоил технику вождения трактора, комбайна, автомашин,

которая мне очень пригодилось впоследствии.

***

Учеба в начальной школе

       В  1947 году,  я пошел в школу в первый класс. Учитель начал составлять список учеников. Меня спросили: «Фамилия имя отчество?» Я ответил не очень внятно и робко: «Озниев Денилсолт». В классе раздался смех, и кто-то, тут же придумал  кличку – Денисоль,  ха–ха-ха! Учитель, успокоил  смеющихся,   и сердито сказал: «Будешь Даниил!»   Так я стал Данилом,  в последствии потеряв одну букву (и), при  получении паспорта в 16 лет.  

У нас в селе Белкино, не было местных учителей и потому каждый год присылали новых из других населенных пунктов. Когда я перешел во второй класс, нам прислали женщину средних лет из села Сенжарка, которую звали Любовь Петровна. Это село находилось  в пяти километрах от   Белкино.  Я на колхозной лошади в упряжке отвозил ее на выходные дни домой. Так сказать, был кучером. Это мне послужило некоторой поблажкой во время  учебы.

       Мой маршрут от дома в школу проходил мимо ларька, где продавали всякую мелочь. На  витрине были выставлены красивые и очень вкусные конфеты-«подушечки» и  «ириски золотой ключик». Я всегда останавливался у этого ларька и предавался мечтам: закончу учебу, заработаю много денег и досыта наемся этих конфет. У отца просить деньги на конфеты, я считал преступлением. Да их у него и не было. В колхозе за год работы платили один раз после всех видов уборки урожая. Как правило, чаще платили не деньгами, а зерном. В течение года вели учет по трудодням, которые фиксировались  в трудовой книжке ежемесячно. В общем, денег заработать было негде. Любая торговая сделка ради прибыли, называлась спекуляцией и за эту деятельность могли посадить в тюрьму.   Сейчас такого рода деятельность называют бизнесом и даже поощряют, обучая детей этому делу, начиная с детского сада.   

       Однажды я пришел в школу с самодельным деревянным пистолетом, из которого можно было     стрелять  палочками или горохом,  смотря, что положишь в   ствол. Однокашник  Вова, с которым я был в дружеских отношениях, уговорил меня  обменять  этот пистолет на двадцать копеек. Я согласился, вспомнив, что могу себе купить за эти двадцать копеек   конфеты. Таким образом, как сказали бы теперь, «бартер» состоялся. Сейчас бы это одобрили, но по тогдашним меркам это оказалось  чуть не преступлением политического значения.   Тогда игрушек в наших краях совсем не было, все делали сами дети или их родители.

       По пути  домой я купил себе полный карман конфет на эти двадцать копеек. Всех своих домашних и друзей  угощал.  На второй день, Вова пришел в школу с пистолетом в портфеле, и во время урока заглядывал туда временами и любовался своей игрушкой. «Вова что у тебя в портфеле?»-спросила Любовь Петровна. Он покраснел не зная, что делать, но  учительница подошла и заглянула в портфель. Увидев пистолет,  требовала  признание, где взял. Вова долго мучился и наконец признал, что пистолет купил у меня.    «Как купил! За сколько?» - спрашивала она, закатывая в ярости выпученные  глаза. В конечном счете, меня поставили в угол у классной доски и продержали там целый день.  Провели показательную беседу со всем классом, указывая на меня указкой и называя  элементом с буржуазными замашками, примерно такого содержания: «Вот перед вами стоит Советский школьник, да еще «Октябренок», отец простой рабочий, подумать только…, откуда у него торгашеские замашки,   он позорит своего отца  и всех  нас, .. сегодня продал пистолет, завтра продаст пушку или еще что ни будь, … деньги это зло, никогда не будьте такими как он, и т.д и т.п ».   К концу дня  вызвали в школу отца,  его тоже стыдили, за плохое воспитание. В общем,  мне на всю оставшуюся жизнь отбили желание зарабатывать деньги.  Хотя  я мог стать неплохим бизнесменом по современным меркам.   

***

Учеба в семилетней школе

Я окончил    начальную школу села Белкина   в 1950 году. Среди сельчан считался образованным человеком. Стоял судьбоносный вопрос, где учиться дальше? Или прекратить учебу и помогать отцу по хозяйству. Тогда в семье у нас было 10 душ, 4 мальчика, 4 девочки и отец с мачехой. После смерти моей матери, отец долго искал женщину, которая бы не рожала детей. Женился 4 раза и по различным причинам разводился. На пятый раз женился на вдове, которая за 6 лет замужней  жизни не имела ни одного ребенка.   Она была очень доброй и честной во всех отношениях. Однако мечты отца,  о дальнейшей бездетной жизни, она не оправдала.  Семья наша увеличивалась по одному человеку каждый год. Соответственно росли и хлопоты. Глубоко верующий отец делал вид, что с благодарностью принимает дары Бога.

Несмотря на трудное материальное положение в семье, отец мне никогда не отказывал в учебе. Я разведал ближайшую школу, где можно продолжить учебу. Она оказалась в селе Сенжарка, куда я отвозил домой Любовь Петровну. Дорога туда было относительно не плохой, называли   «грейдер» по которой иногда проезжали и автомашины. Я посоветовался с отцом, рассказал, где находится   ближайшая школа, для продолжения учебы.   Он одобрил учебу, даже вопреки мнению других родственников и соседей.  «Сенжарка» находилась на расстоянии 5 км  от Белкина.  Автобусов маршрутных тогда вообще не было. Надо было ходить пешком по десять км  ежедневно. Лишь изредка нас подвозила случайная попутная  автомашина. От грейдера до села Белкино шла проселочная дорожка, которая часто зарастала травой от отсутствия  транспортной нагрузки.  Одним словом, мы с отцом решили продолжать учебу, не смотря на все трудности.  Из нашего села сумели вытерпеть такую тяжелую ношу только 4 человека – я и еще трое русских ребят.

       По  обе стороны дороги в школу, примерно растянутый на  два км, стоял красивый березовый лес. Я всегда  выбирал  в солнечные дни маршрут через лес. Там было очень много очаровывающих  вещей. Например, в весеннюю пору можно было по пути в школу сделать надрез на коре березы  и, подставив емкость, набрать вкусный березовый сок, который забирал на обратном пути. Слушать пение птиц, загадывать у кукушки, сколько мне осталось лет и т.д. Осенью,  с выпадением свежего снега, можно было читать по следам жизнедеятельность различных зверьков.  Когда внимательно смотришь на  красоту природы всегда можно найти много интересного и познавательного.

***

В зимнее время, когда очень короткие дни и сильные морозы, приходилось для продолжения учебы снимать квартиру в селе Сенжарка. Тогда проблемным становился вопрос питания. Я брал из дома замороженные молоко и хлеб, которые после оттаивания, мне служили основным продуктом питания. Однажды в субботу, когда я вернулся из школы и собирался на выходной день домой, пришла цыганка, и с ходу атаковала: Ооо!  Молодой,.. такой красивый,.. добрый! Позолоти ручку! Все расскажу, что было, что будет. Я ее прервал, говорю: «Нет у меня, чем золотить ручку. Она увидела буханку хлеба и не задумываясь  предложила: «давай мне хлеб,  детишки плачут, голодные»!  Мне действительно стало их жалко,  отдал оставшуюся буханку. Она начала по «черной магии», как она называла, гадать: «Живешь ты в другом месте», но об этом догадаться было не трудно, «у вас большая семья, отец Тимаси», …это уже стало интересно, откуда она знает?  «Ты два раза женишься, у тебя будет два мальчика, будешь долго жить» …, продолжала она. Я прервал ее, говорю спасибо, отдал буханку хлеба,   она ушла. Однако, до сих пор мне непонятно откуда она могла знать имя отца, и у меня теперь действительно  два сына, странно все это.

***

      Осенью  1952 года  в конце октябре было необычно тепло.  Я ушел  в школу  в резиновых сапогах и в плаще. За неделю учебы резко похолодало, выпал снег, и заиграли поземки, нанося снежные сугробы вдоль дороги.  На обратном пути домой, идя по грейдеру, заслоняя лицо от сквозящего ветра рукой, я сильно замерз. Руки болели, а ног в резиновых  сапогах, почти не чувствовал. Когда грейдер кончился,  я свернул в сторону  нашего села, на душе стало немного легче и мне захотелось сильно отдохнуть. Я отошел от тропы, идущей в наше село, шагов на 15 в сторону и прилег на спину, глядя на хмурое небо.  Быстро несущиеся тучи, и вихри снега напомнили стихотворение: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…». Подумал,  как точно сказано.  Стало немного теплее,  и ноги и руки перестали мерзнуть. Я и не заметил, как медленно  задремал.  Наверное, так бы и остался лежать в степи Казахстана, у лесной дороги,  если бы в это время, случайно не проезжал  наш сосед   Байкен. Он меня заметил по торчащему резиновому сапогу из - под снега, откопал, натирал снегом лицо и руки, поговаривая, «ах  Данила, что ты наделал». Быстро увез меня к себе домой, стянул с меня одежду, натирал какой то сильно пахнущей жидкостью и в конце-концов,  когда я пришел в себя, напоил чаем. Я не мог даже пиалу взять в руки от сильной боли отходящих от мороза рук и ног. Байкен спокойно  говорил: «боль это хорошо, значит, руки ноги целы! Все еще  удивленно, качал головой и говорил: «ах Данила, так нельзя делать, ни в коем случае нельзя,  когда сильно мерзнешь,  надо  быстрее бежать, а не садится отдыхать. Еще бы часок-два, и я не смог бы тебя спасти, умирал бы, так нельзя делать».  Можно сказать, мой добрый сосед Байкен,  вытащил меня из пасти  холодной смерти. Однако,   этот  опасный   и неосознанный   шаг позволил мне узнать, что самая легкая и даже, можно сказать, приятная смерть,   наступает, кода медленно   замерзаешь.   По этому поводу я написал стихотворение  

                            В степи Казахстана,

                            Насквозь  пронзенный ветром,

                            Тихо замерзал я,

                            Под покровом снега.             

                           Мне вьюга песни пела,

                           Под музыку метели,    

                           Я, глядя в поднебесье,

                           Заснул как в колыбели

                           Все  притихло млея,

                           Как бывает в сказке.

                           На том конце туннели,

                           Засверкали маски.

                           В той степи под снегом,

                           Так бы и остался,

                           Если бы не ехал,

                           Аксакал казахский.

                           Как посланник Бога,

                           Он   меня заметил,

                           Откопал с  сугроба,

                           И молитвой встретил.                          

                           Погнал коня галопом,

                           Затрубил тревогу,

                           И все лечили хором,

                           У очага  родного,                       

                           А кода очнулся,

                           Улыбаясь  мило,

                           Молвил мой спаситель:

                           «Выпей чай! Данила!»

                           И тогда узнал я,      

                           Музу легкой смерти,

                           При тихом замерзании,

                           Под музыку метели.                                                                      

                           Лучше не пытайтесь,

                           Повторить мой опыт,

                           Теплее одевайтесь,

                           Выходя из дома.                                     

***

Наступил  1953 год. Я любил рисовать, и это получалось у меня не плохо, как говорили очевидцы.  Чтобы поделиться своим «талантом» с классным руководителем, я нарисовал И.В. Сталина и, дождавшись, когда ученики выйдут из класса, показал ей свой рисунок. Она молча рассматривала рисунок и вместо ожидаемой похвалы,  сказала шепотом: «Нарисовано  хорошо, но этого делать нельзя. Никому не показывай». Впоследствии,  я  узнал, что   вождя всех племен и народов, не только нельзя рисовать, но даже нельзя что нибудь заворачивать в газету, на которой он изображен.       

          Однако, в этом мире тленном, нет ничего вечного, все преходяще, и это меня всегда успокаивает. Однажды учительница русского языка пришла на занятие с явно заплаканными глазами. Мы удивленно смотрели на нее и все замерли, в ожидании чего то  неприятного.  «Нашего  вождя не стало», произнесла она еле-еле и, не закончив фразу, начала хныкать и протирать слезы.   Девочки некоторые тоже заплакали. Я, сделав мрачный вид переживающего сидел  тихо, не хотелось быть белой вороной. В то же время,  в памяти всплывала  картина      депортации в 1944 году, вспоминались  ужасы,  связанные с именем этого вождя, думал,  Бог услышал наши молитвы.

Сильная обида, нанесенная человеку, впитывается до мозга костей и    генетически передается из поколения - в поколение и, когда нибудь, обязательно отзовется в  потомстве. В  этом воочию, я убедился впоследствии, во время наведения в Чечне, так называемого, «конституционного порядка».  Наблюдая за поведением молодежи и уговаривая, некоторых из них,      не участвовать в этих трагических событиях, я понял, что  это у них не дань моде, а протест против насилия вообще, идущий из глубины души. Такое могло передаться молодым ребятам, родившимся здесь на родине, только по наследству от предков, измученных в лагерях и репрессированных в сталинский период.   Все в этой жизни, есть  адекватное отражение того, что было в прежней жизни у твоих предков. Мировой разум стремится к выравниванию точек напряженностей во всей Вселенной. Однако, локальные явления могут сохранить в памяти события прошлого.

 После окончания семилетней школы я считался в нашем селе грамотным человеком,  и я пытался оправдать это доверие. Меня приняли на работу учетчиком - заправщиком  тракторной бригады нашего совхоза. В это время, бывшие колхозы переименовали в совхозы и несколько поменяли систему учета работы и оплаты труда. Зарплату получали каждый месяц. Учет труда велся за каждый день. В мои рабочие обязанности входило: утром рано заправлять трактора топливом, к концу дня измерять обработанные земельные участки и   сведения передавать  в бухгалтерию. Свободного времени было достаточно, чтобы заняться любым другим делом. Я с большой охотой занялся изучением тракторов и другой сельхозтехники. Механизаторы охотно давали подменять их на работе,  особенно, в обеденное время и я хорошо освоил практику работы на всех видах   тогдашней сельхозтехники. Достал необходимые книги и выучил торию по устройству и принципу действия различных узлов и механизмов.  В двенадцати километрах от Белкина находилось село «Дубровка»,  где была «Школа механизации широкого профиля» по сельхозмашинам. Во время выпускных экзамен я уговорил директора училища позволить мне экстренно сдать экзамены на общих основаниях с обучавшимися в течение двух лет.  Он сначала засомневался, а потом разрешил при условии, что мне будут задавать вопросы больше, чем написано  в экзаменационных билетах. Я согласился. Директор сам присутствовал на экзаменах. Вопросов действительно задавали много, и каждый преподаватель мог спросить что угодно. По завершению экзаменов, собрали всех, и директор огласил результаты. В конце своего выступления сказал: «Должен признаться, что Озниев …, (попросил меня встать), сдавал экзамены экстренно, показал знания не хуже многих обучавшихся в нашей школе механизации в течении двух лет. Мы единодушно решили вручить  ему диплом  «Механизатора широкого профиля», все захлопали одобрительно. Это был мой первый диплом, который вселил во мне  уверенность в свои способности,   в дальнейшей жизни. Таким образом, я стал специалистом широкого профиля, дающим мне право работать на тракторах, автомашинах, комбайнах и на любой другой сельскохозяйственной технике  тогдашнего времени.

***

Работа  в совхозе

В 1955-1957 годы я работал летом на сельхозмашинах, а зимой объездчиком, который верхом на лошади должен был осматривать все совхозные поля, на которых стояли заснеженные стога сена и соломы. Эта профессия мне очень нравилась. У меня было ружье, теплая одежда, конь буланый, свободный маршрут движения, одним словом  в 15 лет, стал  хозяином, по охране объектов  совхозной  собственности.

Однажды февральским утром, объезжая свои владения, я обнаружил, что один стог сена обстрижен под молодежную прическу.  Сомнений не было, какое-то животное постепенно объедала сено. Признаков воровства двуногими животными не было.  Через некоторое время,  я решил еще раз взглянуть на этот стог. Не доходя до стога метров тридцать, мой конь насторожился и не шел дальше. Я стал понукать, однако конь топтался на месте и ближе к стогу не подходил. В это время, видимо услышав наше приближение,  выглянул с противоположной стороны стога лось. Мы оба замерли и пристально смотрели друг на друга. Лось первым нарушил это состояние неподвижности и трусцой побежал к ближайшему лесу. Я вспомнил, что у меня за спиной ружье, но его применение было уже бесполезно. Во -первых ружье было заряжено дробью, во-вторых, за убийство лося был установлен штраф 4000 рублей, в третьих лось уже скрылся в березовом лесу. Я спокойно уехал домой, и поскольку  отвечал за сохранность сена, доложил бригадиру, об увиденном. Он посоветовался с охотниками совхоза, и решили лося отпугнуть подальше от стога.  Как рассказали охотники, лоси пасутся в центральной части леса, питаясь травой и кустарником. В Северо-Казахстанской области, где мы жили, была лесостепная зона. Зимой лес по краям  заносился  снегом, почти до самых верхушек деревьев. В центральной части леса, оседала снежная пыль, образуя пористое покрытие из трав и кустарника, которое являлся хорошей кормушкой для лося.  Таким образом, получался естественный  снежный котлован, куда можно прыгнуть, но выбраться обратно было не так просто. Лоси знают слабые места этой снежной крепости, и протаптывают себе тропу для входа и выхода  при необходимости.  Охотники, зная это, разработал план действия по отпугиванию моего лося   от совхозного имущества. Я должен был действовать в качестве загонщика, а два охотника в белом одеянии, сидеть в засаде по разные стороны противоположного конца леса, откуда лось должен был выходить. В конце февраля, постоянно дули снежные бури. Мы, подобрав подходящий день, отправились на выполнение ответственного задания. Примерно определили вероятное направление выхода лося из леса, охотники заняли свои позиции, и я с противоположной стороны начал наступать, производя столь шума, что все лесные обитатели встревожились: мелкие спрятались в норах, крылатые улетели, а крупные побежали прочь от меня. Раздался выстрел. Я перестал шуметь и побежал к охотникам. Один говорит:  лось вышел из леса и спокойно шел по направлению, куда мы планировали. Он выстрелил в ту сторону не целясь,   чтобы напугать. Лось побежал трусцой, и он указал  рукой в каком направлении. Мы с ним подошли к месту, куда он указывал, и увидели действительно свежий след лося, идущий по направлению к другому лесу, около которого не было стогов сена.   Я подумал, не останется ли он голодным.  Жаль было его, красавца, похожего на стройного упитанного коня. Уже вечерело. Мы вернулись домой. 

Однако мне очень хотелось убедиться, что лось нашел себе другое надежное место для пропитания в этих суровых краях. Через некоторое время, в начале марта, удался солнечный день, и я отправился на лыжах  в этот лес, куда ушел  мой красавец.  Приближаясь к лесу, я услышал стрекотание сорок. Это  верный признак того, что  там, что-то есть, и сороки это заметили. На душе было тревожно. С одной стороны лось мог легко избавиться от такого охотника, как я одним ударом копытом. С другой стороны, там могли оказаться волки, которых было немало в наших краях. Но любопытство оказалось сильнее опасности. Я потихоньку, шаг за шагом, приближался к месту, сорочьей трескотни. На светлом снегу виднелось большое темное пятно. Я ощутил учащенное биение своего сердца. Чувствовал недоброе. С приближением из черного пятна, стала вырисовываться знакомая картина лося. Он лежал на левом боку, откинув на юг красивые стройные ноги, головой на восток,  в позе силуэта, застывшего  в беге трусцой.  Я долго стоял, наблюдая эту картину и, наконец, решил, обследовать причину гибели лесного исполина. В глубоком и мягком снегу было видно, лось с начала, упал, а затем, попытавшись встать, повалился на правый бок. Но опять встал и, судя по глубокой борозде в снегу, протащил себя на передних ногах волоком несколько шагов, и  повалился на левый бок.  В этой позе, бегущего лося трусцой, остался лежать неподвижно. На спине,   в области почек, было  видно опухолевое вздутье, и посиневшая рана, из  которого  сочилась кровяная жидкость.  Я понял,  это была рана от свинцовой пули,  которым стрелял охотник. Пуля попала в почки, что дало возможность добежать лосю до следующей лесной делянки. Как только остановился на отдых, тут его и настигла смерть.  Я  ничего не сказал и бригадиру, и охотникам. Однако, после этого случая,  я потерял всякое желание, работать объездчиком. Меня долго   преследовал образ стройного  лося, стоящего у стога совхозного сена и образ лося, навечно застывший в лесу. После этого случая у меня пропало всякое желание работать объездчиком. Я уволился с работы. И понял, что невозможно честно работать, чтобы  были «и овцы целы, и волки сыты». Надо чем-то  жертвовать.

1956 году к нам приехала  молодежь  из Москвы и Ленинграда   по комсомольским путевкам для поднятия целинных земель. Я с ними быстро сдружился и они по любому вопросу обращались ко мне. В этом же году поступили гусеничные трактора ДТ-54, зерноуборочные комбайны  «Сталинец  С-6», самоходные комбайны СК-3. Для меня было большое удовольствие осваивать эти новые машины. Местные  старые и опытные комбайнеры, которые меня  ранее не подпускали к комбайнам, вынуждены были теперь по многим вопросам обращаться ко мне. Я доставал соответствующие книги и быстро осваивал новую технику. Они удивлялись, откуда у меня такие знания, и это мне очень нравилось. Несмотря на это, самостоятельно работать мне не позволяли, говорили: «еще молодой, вырастишь, дадим». Мне очень хотелось заработать деньги  на мотоцикл. Я узнал, что хорошо платят пастуху, который пасет частное стадо коров. Пастухом работать я считал себе унизительным, но любовь к мотоциклу  победила. У нас в селе был всего один мотоцикл К-35, красного цвета. Я договорился с хозяином о продаже его. Сумма оказалась небольшой, надо было попасти коров три месяца. Я согласился.  Вскоре я убедился, что не такая уж плохая работа пасти коров. В процессе работы я узнал много  интересного для себя. Например, коровы оказываются очень солидарны к чужой коровьей беде. Если хоть одна корова обнаружит кровь, она начинает грести землю передними ногами и волнуясь сначала издает глубокие вздохи, и наконец, издает громкий волнительный рев. Все коровы, которые это слышат, неудержима  сбегаются  в кучу и начинают делать то же самое. Получается ужасная картина, что волосы встают дыбом. Разогнать их в этот момент практически невозможно, лучше не вмешиваться. Через некоторое время ритуал кончается,  коровы сами  расходятся и начинают пастись.   Или другой пример. Если летучее насекомеое, которую мы называли бзык, приблизится к корове, она сначала сильно волнуется, а затем, как бешенная бежит к воде, чтобы полностью погрузиться в воду и спастись, таким образом, от укуса. Увидев эту картину все остальные коровы тоже бегут к воде. Я научился издавать такой звук как бзык и часто пользовался этим, чтобы загнать коров в обеденный перерыв в воду. Оказывается, везде интересно работать, если быть наблюдательным.                   

Осенью, по окончании сезона выпаса,   я стал хозяином красного мотоцикла. Я его разбирал и собирал почти каждый день, пока не понял, всю конструкцию и принцип действия. Такова у меня натура. Впоследствии я стал асом мотоциклетного дела, участвовал даже в спортивных соревнованиях районного значения. Когда я увидел в цирке, что мотоциклист катается по крутой стене, я нашел круглую яму, раскопал  ее до конусной формы, с наклонном стены   45 градусов, и начал кататься по этой наклонной стене. Оказалось, что никакой разницы нет в искусстве езды, и на горизонтальной и на наклонной стене необходимо выдерживать равновесие за счет регулирования скорости и управления рулем.  Интересным в этом фокусе было то, что люди с удивлением смотрели на твое трюкачество, в особенности девушки.

В сезон уборки урожая 1956 года, хотя я еще был несовершеннолетним, мне вынужденно доверили комбайн СК-3, так как комбайнер заболел, а уборка урожая было очень ответственной задачей.  Я ежедневно выполнял план работы, и даже перевыполнял. Про меня печатали статьи в районной газете. Тогда это считалось очень престижным делом. По окончанию уборки мне подарили наручные часы, как премию. Таким образом, я стал настоящим комбайнером – передовиком в 16 лет.

 Озниев Д.Т.